Путь Абая. Том 2 - Страница 206

206

Шубар считал Абая крупным акыном, хотя в глубине души и осуждал его за образ мыслей и поведение. Вместо того чтобы воспевать казахских ханов, предков, баев и превосходство мусульманской религии, что представлялось Шубару единственно правильным и достойным, он отдавал слишком много внимания в своих песнях безыменному «черному люду». Вот если бы Абая наставить на истинный путь, тогда из него вышел бы настоящий большой акын, которого полюбили бы «благородные казахи».

Но сейчас, после слов Азимхана, даже лицемерный Шубар искренне возмутился:

— Вы говорите, что Бухар хороший акын? Не знаю, скажу только, что в своих творениях Абай вступил с ним в спор и крепко поддел его на рога!

И Шубар запел песню Абая нарочито громко, чтобы нахмурившийся и явно не желавший его слушать тюре все же услышал:

Бухар-Жирау, Шортамбай и Дулат,
Песни их все из пестрых заплат!

— Абай не понимает важного значения казахских ханов в истории нашего народа, иначе он воспевал бы их подвиги! — упрямо сказал тюре. — Вот почему я считаю Бухара-Жирау лучшим казахским акыном…

И Азимхан стал расхваливать Бухара-Жирау, умевшего понимать интересы истинной знати, настоящего ханского и байского акына!

Неясно было, с какой именно целью Азимхан вызвал к себе однажды Елеу и Шубара и приказал:

— Велите оседлать коней для меня и для себя. Я хочу, чтобы вы меня сопровождали в поездке.

Елеу, не расстававшийся с тюре ни днем, ни ночью, быстро выполнил его приказание. Оказалось, что Азимхан решил навестить Абая, жившего в Шакпаке, в полудне езды от Коксенгира, познакомиться с ним и побеседовать.

Выехав после утреннего чая с многолюдной свитой, Азимхан приказал Елеу, Шубару и Азимбаю остаться при своей особе, а остальных спутников отправил вперед. Когда жигиты умчались, тюре завел разговор об Абае, — этот человек интересовал его с каждым днем все больше и больше. Сразу раскусив, что Уразбай враждует с Абаем, тюре верил далеко не всем его словам. Но вот об Абае заговорили его близкие родственники, расписывая характер и взгляды поэта, им-то можно было поверить. Вспоминая их рассказы, Азимхан не ждал ничего доброго от предстоящей встречи, но все же ехал, желая узнать лично этого загадочного для него человека.

Он просил своих спутников, молодых вожаков Тобыкты, высказаться откровенно, ничего не скрывая.

— Если он плох, дайте мне доказательства. Ну что, например, он сделал дурного?

Елеу, Шубар и Азимбай задумались, размышляя, как убедительнее ответить на этот вопрос. Первым заговорил Шубар:

— Абай за последние шесть-семь лет просто заморозил в нас все родственные чувства своими недостойными поступками.

— Это какими же?

— В Семипалатинске Абай восстановил против себя все духовенство города, всех ишанов, имамов и хальфе. Во время холеры он перессорил между собой всех имамов. Он говорил простому народу, что мусульманское духовенство наживается на бедствиях народных, призывал к нарушению религиозных обрядов.

— Еще!

— Он помог безродному и бездомному нищему украсть из знатного аула невесту умершего родственника Уразбая. Он подучил увезти ее в город под защиту русских властей, нарушил обычай предков. Он перешагнул через шариат, заставил людей пренебречь мусульманским законом. Его поступки глубоко оскорбили и возмутили всех знатных городских казахов, духовенство, именитых купцов. Такие вещи непростительны.

Азимбай поставил Абаю в вину его постоянное заступничество за всякий нищий сброд: хлеборобов, косарей, ремесленников. Из-за них он вечно враждует с волостными управителями, с ходжами, с людьми благородного происхождения. Он ухитрился поссориться даже со своими родными братьями — Такежаном, Азимбаем, Майбасаром.

— Чего много в моей волости, которой я управляю? — спросил Азимбай и сам же ответил с возмущением — Жалоб, доносов и домогательств голытьбы, которую посылает ко мне Абай.

Азимбай умолк, и тогда заговорил Елеу, по привычке взвешивая каждое свое слово.

— Не буду говорить о прошлом, расскажу, как вел себя Абай нынешней весной. Тюре Азимхану понравилось смелое нападение моего отца на жителей Кокена, вызванное справедливым гневом тобыктинцев. Недаром он назвал этот поступок смелым подвигом, а совершившего его человека — достойным вожаком народа. А как держал себя Абай? Он осудил боевую доблесть тобыктинцев и отвернулся от всех благородных людей нашего рода. Даже со своими младшими братьями, даже со старшим, Такежаном он перестал разговаривать. Он открыто стал на сторону кокенских хлеборобов, а Уразбая назвал глупцом и разбойником! Всюду говорил, что время набегов прошло, что надо смотреть не назад, а вперед, — там, дескать, казахов ждет лучшее будущее.

— Что это за лучшее будущее? — спросил тюре. — И от кого он его ждет?

Шубар подравнял своего коня голова в голову с конем Азимхана.

— Не от казахов, а от русских! — ответил он вместо Елеу. — Скоро, говорит, в Росии все переменится и наступит другая жизнь.

Тюре насторожился.

— Переменится? А ему кто сказал об этом?

— У Абая много друзей среди ссыльных…

— Ссыльных?! — Тюре оживился. — Это очень интересно…

Шубар рассказал про Михайлова, потом про Павлова, с которым Абай дружил почти десять лет. Резко изменившись в лице, Азимхан весь превратился в слух, стараясь не пропустить ни одного слова.

206